В [славный] день освобождения столицы Польши Красной Армией я переправился из Праги в Варшаву. По сравнению с трагическими развалинами Варшавы, оставшаяся на восточном берегу Вислы Прага, бывшая местом долгих, тяжелых боев, казалась благополучной, целой, почти не пострадавшей. Скелеты сгоревших варшавских домов, развалины, зияющие пустые глазницы окон, оборванные провода и вывороченные из земли стальные трамвайные рельсы, костры среди [некогда прекрасных] площадей и улиц, толпы не имеющих крова людей…

Казалось, в Варшаве истребительное бешенство германского фашизма достигло своего высшего предела. Но когда сквозь пролом в кирпичной стене, обвитой терновым венцом колючей и ржавой проволоки, я вошел в Варшавское гетто, мне открылась картина разрушения, поистине ни с чем не сравнимая. В гетто небыло скелетов домов и зияющих пустых окон. В гетто не горели костры и бездомные не грели озябшие руки в их дымном пламени. Застывшее мертвое море раздробленного, искромсанного кирпича и тишина над пустым, холодным камнем. Глубоко подсотнями тонн смерзшегося камня лежали солдаты Варшавского гетто… Сорок дней ¹ сотрясалась Варшава от грохота пушек, от взрывов авиационных бомб, от лязга танков и скрежета пулеметных очередей.

Мужчины, дети, женщины восставшего Варшавского гетто сорок дней сражались против регулярных пехотных дивизий немецко-фашистской армии; [боевые батальоны восставших,] поднимаясь в атаки, вклинивались в порядки фашистских войск, [прорывались из гетто в глубину варшавских улиц,] отбивали танковые натиски, выдерживали удары тяжелой бомбардировочной авиации. Сорок дней и сорок ночей продолжалась эта битва.

И чувство горя охватило меня. В тот миг, подумал я, когда кончается сражение, реальность его продолжает жить в сердцах бойцов, в их воспоминаниях, в их рассказах, они уносят в себе весь жар, все пламя, всю страсть отгремевшего боя, он продолжает жить в их памяти, в их глазах. Но ведь здесь, в гетто, нет оставшихся в живых — кто же расскажет ² о великих днях страдания и славы?

Долго я ходил среди молчащих развалин, пока встретил человека. Маленький, узкоплечий, с запавшими, заросшими темной щетиной щеками, в длинном, превращенном в лохмотья балахоне, держал он в руке детскую корзиночку из цветной соломки, и большие, темно-карие глаза его были полны драгоценной влагой печали и мысли. Он уходил из Варшавы в сторону Лодзи и зашел в гетто, чтобы унести с собой на родину горсть серого легкого пепла, собранного им под стеной, у которой эсесовцы сжигали тела повстанцев. Я долго смотрел ему вслед — маленькая чаплиновская ³ фигурка одиноко двигалась в зимнем тумане, среди молчащего камня, и детская круглая корзиночка тихонько покачивалась в такт движению. Видимо, этот маленький, чудом уцелевший человек, имени которого я не помню, и был первым пришедшим, после освобождения Варшавы, на развалины гетто, чтобы поклониться памяти погибших солдат восстания.

И ныне, в пятилетнюю ⁴ годовщину восстания, маленькая, оборванная фигурка Лодзинского чулочника ⁵, уносящего в соломенной корзинке горсть пепла, представляется мне символом живой народной памяти, на веки веков вписавшей, принявшей в себя самую горькую и самую гордую страницу еврейской истории.

Но сражению в Варшавском гетто суждено стать не только страницей истории еврейского народа. Много было сражений, потрясших людскую память огромностью масштабов, сложностью военных замыслов, блеском осуществления этих замыслов, сражений, которыми гордятся нации, государства, военные историки, армии.

Но есть битвы значимей Канн и Трои, Трафальгар и Аустерлица, Тевтобургской и Верденской. Это битвы бесконечно большего значения, битвы за свободу человека — [такие] битвы, [гордость ими] — достояние не отдельного государства и народа, они — достояние [трудового] человечества. Их урок вечен.[Это битва Спартака, битва Парижской коммуны, это Сталинградская битва ⁶ ] В ряд [таких] сражений за свободу и достоинство человека станет битва Варшавского гетто. Солдаты Варшавского гетто! Вы стоите в строю бессмертных! Вы бессмертны, как бессмертна [народная] свобода!

Примечание: В квадратные скобки заключены изменения, внесенные редактором Еврейского антифашисткого комитета Львом Гольдбергом.

1. Л. Гольдберг повсеместно исправляет «сорок дней» на «сорок два дня», вероятно пытаясь придать очерку большую историческую достоверность. Гроссман же использует устойчивую для библейского текста формулу «сорок дней и сорок ночей». Например: «И продолжалось на земле наводнение сорок дней и сорок ночей, и умножилась вода, и подняла ковчег, и он возвысился над землею» (Быт. 7:17); «Моисей вступил в средину облака и взошел на гору; и был Моисей на горе сорок дней и сорок ночей» (Исх. 24:18); «И встал он, поел и напился, и, подкрепившись тою пищею, шел сорок дней и сорок ночей до горы Божией Хорива» (3 Цар. 19:8). В данном случае число сорок скорее выражает идею полноты испытания, его завершенности.

2. В авторской версии: «…кто сохранит память о великих днях страдания и славы?» Редактором или самим автором в данном фрагменте была произведена стилистическая правка.

3. «Чаплиновская» отсутствует после редактуры.

4. После редактуры в «пятилетнюю» зачеркнуто

5. »Лодзинский чулочник» написано автором с прописной буквы, и именно в таком виде эта фраза переходит в версию очерка, переданную на рассмотрение в Совинформбюро. Вероятно, редактор
не уловил за этим какого-либо подтекста.

6. Данная фраза присутствует в изначальной авторской машинописи, однако была вычеркнута в ней редактором или самим писателем и не вошла в версию, направленную в Совинформбюро. Возможно, эта фраза отражает авторскую работу по самоцензурированию.